Псих ненормальный! (с) Харуки Мураками "Дэнс Дэнс Дэнс"
В мире кино существуют актёры одной роли, которые, как бы сильно они не пытались, не могут выйти за рамки однажды сыгранного амплуа. Многих из них такое устройство дел вгоняет в настоящую депрессию, когда они понимают, что более не смогут повторить свой прошлый успех. Так вот я не хочу оказаться в подобной ситуации. Я хочу и могу писать не только "страшилки" про духов, безнадёгу и катарсис. Но при этом, откровенно говоря, то, что я написал пару недель назад, всё-таки имеет в себе парочку сюжетных приёмов, без которых этот текст трудно было бы назвать моим. Эта история о женщинах. Впервые я написал нечто такое, за что меня можно смело назвать феминистом. В какой-то степени... Здесь есть секс, насилие и дурные мысли взрослых людей. Мне хотелось рассказать вам о том, что даже у сильных мира сего может однажды случится "сдвиг". Текст получился таким же грязным, как и сама эта история. Поэтому отлавливайте баги и пишите о них мне. : )
Внимание (!): в тексте встречаются откровенно порнографические эпизоды, поэтому читать на ваш страх и риск.
секс, наркотики и рок-н-ролл
Саундтрек к записи:
Танцевать будто в последний раз. На зависть всем. Пускай они всегда смотрят на меня снизу вверх. И я, вся такая красивая, в иссиня-чёрных балетках и чёрном же шёлковом платье, буду стоять в свете софитов, гордо подняв подбородок. Я стою на сцене и слышу, как они зовут меня по имени, как боготворят, как хотят меня, но понимают, что я никогда даже не посмотрю в их сторону. На сцену летят цветы - герберы, мои любимые. Их запах возвращает меня в детство, когда мой отец, всемирно известный танцовщик, учил меня, маленькую и глупую, делать робкие шаги, запоминать па, фуэте... Я и слов-то таких не знала. А мой отец был человеком властным. Он всячески наказывал меня за ошибки. Поставила ступню не под тем углом - оставит без ужина, движение руки не будет достаточно плавным - закроет в комнате... и опять же, оставит без ужина. Он всегда говорил мне, что балерина должна быть стройной, как росток молодого цветка - ни единого лишнего грамма, кожа гладкая и спелая, словно новый фарфоровый сервиз. О шоколаде я даже мечтать не могла. Как и все эти французские слова, он не значил для меня ровным счётом ничего. Когда я пошла в школу, он сразу же оценил степень опасности. Мой талант, как он говорил, мог завять, так и не распустившись, стоило мне только переступить порог этого забытого богом места - общеобразовательной школы. Отец использовал все свои связи, чтобы отдать меня в закрытую школу для девочек. Здесь, в этом старинном особняке Викторианской эпохи, делали маленьких принцесс. Кому не хватало гонора и происхождения, могли стать просто маленькой дамой с манерами королевских особ. Девочек обучали не только точным наукам, но и вокалу, классическому бальному танцу, кулинарии. Отсюда выпускались самые востребованные в Англии невесты. Они умели буквально всё. И даже больше. Вопрос полов в этой школе играл не последнюю роль. Урок этики вела пожилая старушка с сильным ирландским акцентом. Она курила исключительно через мундштук, оглашая класс своим мерзким кашлем. Когда уже молоденькие девочки тринадцати лет начинали боязливо рассказывать о своём опыте с мальчиками - как они общаются, как применяют полученные знания на практике, старуха всегда заливалась смехом. Только в свои полные восемнадцать я поняла, что ей просто не повезло в жизни. Она ненавидела мужчин всем своим сердцем. На своих уроках она советовала нам быть жёстче, брать во внимание лишь собственные желания, не позволять "этим обезьянам" брать вверх ни при каком случае. Неудивительно, что она была одинока. Порой я вспоминала суровый нрав своего отца, и во мне начинала бурлить ярость. Я понимала, что никогда не допущу рядом с собой мужчину, который будет внушать мне свои ценности исключительно грубой силой. Я благодарю старуху за эти курсы. Урок был усвоен. Но девочки вокруг меня не испытывали проблем. Они отлично знали своё тело, умело пользовались всеми дарами, которыми их наградили природа и это чудесное заведение. Мальчиков в нашу школу никогда не пускали. По вечерам, когда наступал отбой, их можно было заметить возле главных ворот. Отложив свои велосипеды в траву, чтобы их не заметили, они забирались на ближайшее дерево и дружно пялились на наши комнаты. Однажды один из этих мальчиков страшно напился и свалился с дерева прямо на нашу территорию. Его друзья были также сильно пьяны, поэтому не заметили потерю бойца. Он долго плутал по тёмному саду, пока не вышел на наш корпус. В эту ночь моя соседка Лили была изнасилована. Его не смутило, что она была девственницей. Мерзавец даже не услышал всего того, что она кричала ему сквозь слёзы. Он перевернул её на живот и зажал рот рукой, быстро стянул с себя штаны и сделал несколько нервозных, но очень мощных толчков. Она плакала, пыталась вырваться, но он погружался в неё снова и снова, так глубоко, насколько был способен. Мне ужасно стыдно. Я находилась от неё за пару дверей, но сон был столь глубоким и волшебным... Будь он проклят. Сделав грязное дело, он сбежал. Лили была в таком сильном шоке, что не могла ни плакать, ни кричать. До самого утра она просидела возле своей кровати, обхватит одну из ножек руками. Мы забили тревогу, когда Лили не вышла к завтраку. Подонка не нашли. Лили была слишком испугана, чтобы запомнить его лицо, да и не смогла бы: темень была - глаз выколи. Он, наверное, и сам ничего не вспомнит, протрезвев наутро. Получается, что никто ничего не видел. Нет свидетелей, никто ничего не помнит и не знает. А в эту самую секунду, когда мы нашли Лили на полу её комнаты, в воздухе был чуть слышен звон разбитой судьбы. Такой робкий, тихий и очень высокий. Я вспоминала отца и ненавидела его за то, во что он хотел меня превратить: в идеальную дочь, будущую жену своему мужу, идеал мужского представления о женщине, не как о человеке, а о простой самке! Я не понимала, зачем мне теперь нужен балет. Разве он нравится мне так, как ему? Я хотел бежать из этой обители благородных и покладистых девиц, но всё-таки была ещё не столь самостоятельной, чтобы противиться отцовским деньгам. С 15 лет нас стали обучать классическому танцу. Я упала духом. В голове каждый день всплывали сцены далёкого детства. Но через полгода мы с девочками узнали, что на классике наши мучения закончились. К нам пришла новый преподаватель Николь, которая взялась обучать нас современному танцу. Среди всего этого многообразия стилей были и такие, которые позволяли женщине быть на первом плане, задавать ритм, движение, свои правила. Кроме того я полюбила бачату, сальсу, меренге. И вся эта балетная чепуха выскочила из головы за мгновение ока. Я поняла, что могу и хочу танцевать, но танцевать для себя, только для себя, дарить животное желание и оставлять с ним, уходя со сцены. Я знала, чего я хочу.
В начале каждого занятия мы разбивались на пары. И каждая из нас, будь у неё на то желание, могла вести. Это объединило всех нас. Николь знала, как вырастить из нас настоящих подруг. Моей партнёршей на все времена была Лили. Она мало говорила с того памятного случая. Но при этом она оставляла все свои страхи, обиды и переживания за дверью класса и вымещала в танце всю свою боль, страсть и желание, которое, как она думала, пропало безвозвратно. Спустя неделю мы лежали с ней в кровати и болтали о всякой ерунде. Лили скрывала внутри своего тела сильную натуру. Прошёл всего год, и ничто более не выдавало в ней жертву насилия. Она рассказала мне, что нашла симпатичного мальчика, который мил и обходителен с ней. Я до сих пор не верила мужчинам и в мужчин, но в тот вечер в мою голову закралась мерзкая мысль, что я тоже хочу любви и тепла. И что Лили, не смотря на все свои обиды на весь мужской род, смогла довериться другому человеку. Мне было обидно и стыдно. Обидно за себя за то, что я до сих пор даже не целовалась, а стыдно за то, что вообще могла допустить мысль о том, что внутри меня, глубоко, однажды окажется Он. Мне хотелось этого. Но что я могла сделать, когда все эти года практически безвылазно провела в стенах школы. Мне был противен внешний мир. Я боялась его. Мне претила мысль оказаться по ту сторону кованых оков особняка. Лили прочитала эту мешанину эмоций на моём лице и сделал первый шаг. Её губы были такими нежными и влажными. Я почувствовала во рту её язык, но противиться не стала. Никогда не думала, что французы будут известны именно этим... Мне хотелось, чтобы эти губы целовали меня вечно. Лили буквально откусила зубками пуговицы на моей блузке. Мой взгляд забегал по комнате, а сердце бешено заколотилось. Я не знала, правильно ли я поступаю, нормально ли это, почему мозг кричит "нет", а ноги обхватывают Лили за талию? Она прошла языком по ложбинке между грудей, оставив приятный влажный след. Следом, не отрывая языка от кожи, Лили обвела языком сосок против часовой стрелки, на секунду оторвалась от меня и привстала. В её взгляде я прочитала озорство. Она подмигнула мне и прижалась губами ко второму соску, от чего у меня по спине побежали мурашки. Не сказать, что меня баловали в детстве лаской. брали на руки, прижимали к себе. Этот поток желания и человеческого тепла выплеснулся полноводной рекой и устремился вниз живота. Сладкая истома, которая ударила мне в голову, окрасила комнату в пёстрые галлюциногенные цвета. Вероятно, что это тепло внутри меня томилось так долго, что было достаточно небольшого толчка, чтобы разум разбился вдребезги. По мне прошла тёплая волна, затем ещё одна и ещё. Я закусила губу, закрыла ладонью рот и уставилась в потолок. На щеке остался тёплый след от слезы. Я лишь сильнее обхватила Лили ногами, когда она начала расстёгивать мне юбку. Минуту спустя я лежала в чём мать родила, мгновениями пытаясь подавить в себе то стыд, то безумное желание. Я не знала, что мне делать.Лили умело опустила вниз ладонь и с удовольствием пробормотала что-то вроде "подожди, куда же ты, не торопись, глупая". Она улыбнулась мне, взяла за щеку кусочек льда из своего стакана с водой и потрепала меня нежно за нос. Не меняясь в лице, она опустилась между моих ног. Я чувствовала пожар, я чувствовала, как тёплый сок струится на шёлковую простыню. Я рефлекторно пододвинулась к ней, когда почувствовала внутри себя её ледяной язык. Она сделала лишь несколько движений, как волоски вновь встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я кончила ещё раз. Слёзы теперь уже катились бурным поток. Я просила её остановиться, но Лили лишь приложила палец к моим губам и произнесла: "Лёд тает". Её язык проникал всё глубже и глубже, я чувствовала себя волнорезом, которым не может противиться беспощадной стихии. Часы над кроватью выбивали время с невероятной скоростью. Только что было "всего лишь" одиннадцать вечера, а "уже" четыре часа утра. Лили лежала рядом со мной, затягиваясь сигаретой. Мне было стыдно и приятно от осознания того, что теперь нас скрепляет тайна. Что есть на свете человек, который меня поймёт, чтобы я не натворила, ибо сам знает, на что он может быть способен... Мы не пропускали наши уроки танцев. Время летело вперёд, как стрелки часов над кроватью. Вот уже нам 18, через минуту уже 19, а завтра 20. А после завтра началась взрослая жизнь, к которой я уже была готова и душой и телом.
Спустя полгода, после того, как мне исполнился 21 год, я переехала в Лондон. Лили осталась в школе на правах преподавателя. Периодически от неё приходили очень милые письма, такие, по-настоящему «девочковые». Мы никогда не говорили о том, что случилось той ночью. В своих письмах она делилась простыми женскими радостями: в какой театр успела сходить, какую сумочку купила, кто из общих подруг уже замужем, кто в разводе. Особым пунктом в её письмах был Давид. Лили не меняла мужчин, как перчатки. Давид был с ней последние пять лет. Тот самый, милый и обходительный. Он не был строго нрава и во всём полагался на вкус своей подруги: куда сходить, где отобедать. Был и секс, конечно же. Но Лили жаловалась, что он был "слишком" покладист. Но мне было чуточку грустно оттого, что её жизнь ныне принадлежит только ей, а я пошла своей дорогой. Пожалуй, лишь один раз в жизни я плакала от радости. Но мне хотелось об этом поскорее забыть. Прошлое причиняло боль. И вот сегодня я стою на сцене, до меня доносятся восторженные крики, водопад цветов, всеобщее обожание... Я держала гордую осанку, поднимая ладонь в приветственном жесте. Я должна любить зал, но я его ненавижу. И только несколько часов спустя я поняла, почему весь этот блеск, свет вспышек, крики толпы, которые проваливались в пустоту. Письма Лили больше не приходили. Я поняла, что в этот самый миг умерла частичка моей души.
Мои поклонники - удивительно наивные люди. Толщина их кошелька давала им шанс получить в дар мою улыбку. Они были довольны. Один богатый нефтяник предложил отметить мои 22 года по-королевски - устроить бал-маскарад. Я сразу загорелась этой идеей, ибо отвлечь меня от безумия могло лишь другое безумие. Взрослые люди, импозантные мужчины и умудрённые своим женским опытом дамы веселились, кто как умел. За маской никто не осудит тебя, ибо на самом маска. Я надела чёрное атласное платье с открытыми плечами и венецианскую маску. Пусть хотя бы она покажет другим, что мне весело. Весь вечер вокруг меня стоит чуть заметный шёпот. Когда кто-то смелеет, он подходит ко мне, делает скромный реверанс и бормочет какой-то невнятный комплимент. Я чуть опустить голову, сделать книксен и улыбаться-улыбаться-улыбаться! Пока ещё могу, пока ещё звезда моей славы не закатилась за горизонт. Но следующий незнакомец был не таким, как другие. Его маска закрывала лишь половина лица, как в книге Гастона Леруа. Он поклонился мне, чуть приподнял цилиндр и вложил мне в руку белоснежную визитку. Откланялся и ушёл. Я перевернула карточку и увидела, что там выбито лишь одно предложение: "304, третий этаж". Однажды, когда мы с Лили валялись так же вальяжно в постели, она говорила мне, что и я ещё встречу мужчину своей мечты, который заставит вновь поверить в то, что любящее сердце и руки существуют. Но это исключение, подтверждающее правило. У меня забилось сердце. Я чувствовала, как оно ударяется об рёбра, пытаясь выбраться наружу, глотнуть свежего воздуха. Мне стало жарко. Я подняла подол своего платья и устремилась вверх по лестнице. Где-то между первым и вторым этажом я потеряла свои туфли, но это лишь подстегнуло меня бежать быстрее. Вот она, комната 304. Сейчас здесь будет твориться судьба.
Свет сюда не проникал. На столе - одинокая настольная лампа, рядом с ней - листок бумаги и ручка. Я была в бешенстве оттого, что кто-то играет со мной в какую-то жуткую и несмешную игру. Я схватила листок, на котором красивым почерком было выведено лишь одно. Мои глаза округлились, когда я поняла, что за моей спиной стоит тот самый незнакомец. В полутьме номера он всё так же поклонился мне, приподняв цилиндр. За его спиной я заметила ещё одну тень - в точно таком же цилиндре и в маске, закрывающей половина лица. И усики. Но эти губы я узнаю, пускай даже мне выколют глаза. Лили.
- "Вот видишь, я же тебе обещала. Это Давид, не смущайся его. Он не скажет тебе ни единого слова, даже если захочет. Он немой."
Давид смущённо потупил взор и уставился в пол.
- "Я не хотела портить сюрприз. Я хотела видеть, что ты меня действительно ждала. Мне столько нужно тебе сказать. Но для начала я должна разобраться с тем, что мучило меня долгие годы. Я больше не боюсь."
С этими словами он подошла к двери и закрыла её на ключ.
- Давид, спасибо тебе.
Лили нанесла ему один короткий удар по голове. Давид за секунду обмяк и повалился на пол. Спустя полчаса всё было готово к воссоединению. Два любящих сердца встретились, чтобы навсегда порвать с прошлым. Непутёвый бойфренд испуганно смотрел на своих мучительниц. Он знал, что его судьба уже предрешена. Лили ему рассказала всё то, через что ей пришлось пройти в детстве. Но, видимо, есть такие дороги, думал он сейчас, с которых уже не суждено свернуть. Давид пытался кричать, но лишь теперь он понял, почему она выбрала именно его - не за красоту, который он особо не блистал, не за заботу, а за то, что ничто в этом мире не могло развязать ему язык. Идеальная жертва, чтобы излечить своей кровью сломанную душу. Ни звука. Никто не узнает. Его не найдут. Мы не выдадим друг друга. Я знала, что после сегодняшней ночи мы оставим друг друга навсегда. Больше никогда я не почувствую её холодного языка внутри себя, её нежных ладоней на своей груди, её отрывистого шёпота возле моего уха, который убеждает меня в том, что всё будет хорошо. Давид не издал ни единого звука, когда мы насиловали его. Лили предусмотрительно прихватила с собой пузырёк виагры. Мы чувствовали то, чего нас лишили в далёком детстве - силу, собственное достоинство, власть и желание. Одним движением лезвия сердце Давида перестало биться. Мы сидели с Лили напротив окна, где медленно начиналась заря. Моя голова покоилась у неё на плече, я вдыхала аромат её волос и старалась запомнить это удивительно чувство, когда ты кому-то нужен. Тело Давида медленно остывало, поэтому мы не стали портить его покой. Надев маски, одинаковые костюмы и цилиндры, мы вышли из отеля, поклонились друг другу, чуть приподняв цилиндр. Я пошла на север, а Лили отправилась на юг. Чем дальше я уезжала, тем холоднее мне становилось снаружи, но теплее внутри. Лили же подарила своё тело солнцу, но душа её пребывала по толстым слоем снега. Она была свободна, а я... я...
Внимание (!): в тексте встречаются откровенно порнографические эпизоды, поэтому читать на ваш страх и риск.
секс, наркотики и рок-н-ролл
Саундтрек к записи:
- Tim Buckley - Song To The Siren
- Bliss - Overture (feat Sophie Barker & Merethe Sveistrup)
- Ryuichi Sakamoto - World Citizen - I won't be disappointed / looped piano
- UNKLE - Ghosts (String Reprise)
- UNKLE - The Piano Echoes
- John Mayer - Dreaming With a Broken Heart
Ballere
Танцевать будто в последний раз. На зависть всем. Пускай они всегда смотрят на меня снизу вверх. И я, вся такая красивая, в иссиня-чёрных балетках и чёрном же шёлковом платье, буду стоять в свете софитов, гордо подняв подбородок. Я стою на сцене и слышу, как они зовут меня по имени, как боготворят, как хотят меня, но понимают, что я никогда даже не посмотрю в их сторону. На сцену летят цветы - герберы, мои любимые. Их запах возвращает меня в детство, когда мой отец, всемирно известный танцовщик, учил меня, маленькую и глупую, делать робкие шаги, запоминать па, фуэте... Я и слов-то таких не знала. А мой отец был человеком властным. Он всячески наказывал меня за ошибки. Поставила ступню не под тем углом - оставит без ужина, движение руки не будет достаточно плавным - закроет в комнате... и опять же, оставит без ужина. Он всегда говорил мне, что балерина должна быть стройной, как росток молодого цветка - ни единого лишнего грамма, кожа гладкая и спелая, словно новый фарфоровый сервиз. О шоколаде я даже мечтать не могла. Как и все эти французские слова, он не значил для меня ровным счётом ничего. Когда я пошла в школу, он сразу же оценил степень опасности. Мой талант, как он говорил, мог завять, так и не распустившись, стоило мне только переступить порог этого забытого богом места - общеобразовательной школы. Отец использовал все свои связи, чтобы отдать меня в закрытую школу для девочек. Здесь, в этом старинном особняке Викторианской эпохи, делали маленьких принцесс. Кому не хватало гонора и происхождения, могли стать просто маленькой дамой с манерами королевских особ. Девочек обучали не только точным наукам, но и вокалу, классическому бальному танцу, кулинарии. Отсюда выпускались самые востребованные в Англии невесты. Они умели буквально всё. И даже больше. Вопрос полов в этой школе играл не последнюю роль. Урок этики вела пожилая старушка с сильным ирландским акцентом. Она курила исключительно через мундштук, оглашая класс своим мерзким кашлем. Когда уже молоденькие девочки тринадцати лет начинали боязливо рассказывать о своём опыте с мальчиками - как они общаются, как применяют полученные знания на практике, старуха всегда заливалась смехом. Только в свои полные восемнадцать я поняла, что ей просто не повезло в жизни. Она ненавидела мужчин всем своим сердцем. На своих уроках она советовала нам быть жёстче, брать во внимание лишь собственные желания, не позволять "этим обезьянам" брать вверх ни при каком случае. Неудивительно, что она была одинока. Порой я вспоминала суровый нрав своего отца, и во мне начинала бурлить ярость. Я понимала, что никогда не допущу рядом с собой мужчину, который будет внушать мне свои ценности исключительно грубой силой. Я благодарю старуху за эти курсы. Урок был усвоен. Но девочки вокруг меня не испытывали проблем. Они отлично знали своё тело, умело пользовались всеми дарами, которыми их наградили природа и это чудесное заведение. Мальчиков в нашу школу никогда не пускали. По вечерам, когда наступал отбой, их можно было заметить возле главных ворот. Отложив свои велосипеды в траву, чтобы их не заметили, они забирались на ближайшее дерево и дружно пялились на наши комнаты. Однажды один из этих мальчиков страшно напился и свалился с дерева прямо на нашу территорию. Его друзья были также сильно пьяны, поэтому не заметили потерю бойца. Он долго плутал по тёмному саду, пока не вышел на наш корпус. В эту ночь моя соседка Лили была изнасилована. Его не смутило, что она была девственницей. Мерзавец даже не услышал всего того, что она кричала ему сквозь слёзы. Он перевернул её на живот и зажал рот рукой, быстро стянул с себя штаны и сделал несколько нервозных, но очень мощных толчков. Она плакала, пыталась вырваться, но он погружался в неё снова и снова, так глубоко, насколько был способен. Мне ужасно стыдно. Я находилась от неё за пару дверей, но сон был столь глубоким и волшебным... Будь он проклят. Сделав грязное дело, он сбежал. Лили была в таком сильном шоке, что не могла ни плакать, ни кричать. До самого утра она просидела возле своей кровати, обхватит одну из ножек руками. Мы забили тревогу, когда Лили не вышла к завтраку. Подонка не нашли. Лили была слишком испугана, чтобы запомнить его лицо, да и не смогла бы: темень была - глаз выколи. Он, наверное, и сам ничего не вспомнит, протрезвев наутро. Получается, что никто ничего не видел. Нет свидетелей, никто ничего не помнит и не знает. А в эту самую секунду, когда мы нашли Лили на полу её комнаты, в воздухе был чуть слышен звон разбитой судьбы. Такой робкий, тихий и очень высокий. Я вспоминала отца и ненавидела его за то, во что он хотел меня превратить: в идеальную дочь, будущую жену своему мужу, идеал мужского представления о женщине, не как о человеке, а о простой самке! Я не понимала, зачем мне теперь нужен балет. Разве он нравится мне так, как ему? Я хотел бежать из этой обители благородных и покладистых девиц, но всё-таки была ещё не столь самостоятельной, чтобы противиться отцовским деньгам. С 15 лет нас стали обучать классическому танцу. Я упала духом. В голове каждый день всплывали сцены далёкого детства. Но через полгода мы с девочками узнали, что на классике наши мучения закончились. К нам пришла новый преподаватель Николь, которая взялась обучать нас современному танцу. Среди всего этого многообразия стилей были и такие, которые позволяли женщине быть на первом плане, задавать ритм, движение, свои правила. Кроме того я полюбила бачату, сальсу, меренге. И вся эта балетная чепуха выскочила из головы за мгновение ока. Я поняла, что могу и хочу танцевать, но танцевать для себя, только для себя, дарить животное желание и оставлять с ним, уходя со сцены. Я знала, чего я хочу.
В начале каждого занятия мы разбивались на пары. И каждая из нас, будь у неё на то желание, могла вести. Это объединило всех нас. Николь знала, как вырастить из нас настоящих подруг. Моей партнёршей на все времена была Лили. Она мало говорила с того памятного случая. Но при этом она оставляла все свои страхи, обиды и переживания за дверью класса и вымещала в танце всю свою боль, страсть и желание, которое, как она думала, пропало безвозвратно. Спустя неделю мы лежали с ней в кровати и болтали о всякой ерунде. Лили скрывала внутри своего тела сильную натуру. Прошёл всего год, и ничто более не выдавало в ней жертву насилия. Она рассказала мне, что нашла симпатичного мальчика, который мил и обходителен с ней. Я до сих пор не верила мужчинам и в мужчин, но в тот вечер в мою голову закралась мерзкая мысль, что я тоже хочу любви и тепла. И что Лили, не смотря на все свои обиды на весь мужской род, смогла довериться другому человеку. Мне было обидно и стыдно. Обидно за себя за то, что я до сих пор даже не целовалась, а стыдно за то, что вообще могла допустить мысль о том, что внутри меня, глубоко, однажды окажется Он. Мне хотелось этого. Но что я могла сделать, когда все эти года практически безвылазно провела в стенах школы. Мне был противен внешний мир. Я боялась его. Мне претила мысль оказаться по ту сторону кованых оков особняка. Лили прочитала эту мешанину эмоций на моём лице и сделал первый шаг. Её губы были такими нежными и влажными. Я почувствовала во рту её язык, но противиться не стала. Никогда не думала, что французы будут известны именно этим... Мне хотелось, чтобы эти губы целовали меня вечно. Лили буквально откусила зубками пуговицы на моей блузке. Мой взгляд забегал по комнате, а сердце бешено заколотилось. Я не знала, правильно ли я поступаю, нормально ли это, почему мозг кричит "нет", а ноги обхватывают Лили за талию? Она прошла языком по ложбинке между грудей, оставив приятный влажный след. Следом, не отрывая языка от кожи, Лили обвела языком сосок против часовой стрелки, на секунду оторвалась от меня и привстала. В её взгляде я прочитала озорство. Она подмигнула мне и прижалась губами ко второму соску, от чего у меня по спине побежали мурашки. Не сказать, что меня баловали в детстве лаской. брали на руки, прижимали к себе. Этот поток желания и человеческого тепла выплеснулся полноводной рекой и устремился вниз живота. Сладкая истома, которая ударила мне в голову, окрасила комнату в пёстрые галлюциногенные цвета. Вероятно, что это тепло внутри меня томилось так долго, что было достаточно небольшого толчка, чтобы разум разбился вдребезги. По мне прошла тёплая волна, затем ещё одна и ещё. Я закусила губу, закрыла ладонью рот и уставилась в потолок. На щеке остался тёплый след от слезы. Я лишь сильнее обхватила Лили ногами, когда она начала расстёгивать мне юбку. Минуту спустя я лежала в чём мать родила, мгновениями пытаясь подавить в себе то стыд, то безумное желание. Я не знала, что мне делать.Лили умело опустила вниз ладонь и с удовольствием пробормотала что-то вроде "подожди, куда же ты, не торопись, глупая". Она улыбнулась мне, взяла за щеку кусочек льда из своего стакана с водой и потрепала меня нежно за нос. Не меняясь в лице, она опустилась между моих ног. Я чувствовала пожар, я чувствовала, как тёплый сок струится на шёлковую простыню. Я рефлекторно пододвинулась к ней, когда почувствовала внутри себя её ледяной язык. Она сделала лишь несколько движений, как волоски вновь встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я кончила ещё раз. Слёзы теперь уже катились бурным поток. Я просила её остановиться, но Лили лишь приложила палец к моим губам и произнесла: "Лёд тает". Её язык проникал всё глубже и глубже, я чувствовала себя волнорезом, которым не может противиться беспощадной стихии. Часы над кроватью выбивали время с невероятной скоростью. Только что было "всего лишь" одиннадцать вечера, а "уже" четыре часа утра. Лили лежала рядом со мной, затягиваясь сигаретой. Мне было стыдно и приятно от осознания того, что теперь нас скрепляет тайна. Что есть на свете человек, который меня поймёт, чтобы я не натворила, ибо сам знает, на что он может быть способен... Мы не пропускали наши уроки танцев. Время летело вперёд, как стрелки часов над кроватью. Вот уже нам 18, через минуту уже 19, а завтра 20. А после завтра началась взрослая жизнь, к которой я уже была готова и душой и телом.
Спустя полгода, после того, как мне исполнился 21 год, я переехала в Лондон. Лили осталась в школе на правах преподавателя. Периодически от неё приходили очень милые письма, такие, по-настоящему «девочковые». Мы никогда не говорили о том, что случилось той ночью. В своих письмах она делилась простыми женскими радостями: в какой театр успела сходить, какую сумочку купила, кто из общих подруг уже замужем, кто в разводе. Особым пунктом в её письмах был Давид. Лили не меняла мужчин, как перчатки. Давид был с ней последние пять лет. Тот самый, милый и обходительный. Он не был строго нрава и во всём полагался на вкус своей подруги: куда сходить, где отобедать. Был и секс, конечно же. Но Лили жаловалась, что он был "слишком" покладист. Но мне было чуточку грустно оттого, что её жизнь ныне принадлежит только ей, а я пошла своей дорогой. Пожалуй, лишь один раз в жизни я плакала от радости. Но мне хотелось об этом поскорее забыть. Прошлое причиняло боль. И вот сегодня я стою на сцене, до меня доносятся восторженные крики, водопад цветов, всеобщее обожание... Я держала гордую осанку, поднимая ладонь в приветственном жесте. Я должна любить зал, но я его ненавижу. И только несколько часов спустя я поняла, почему весь этот блеск, свет вспышек, крики толпы, которые проваливались в пустоту. Письма Лили больше не приходили. Я поняла, что в этот самый миг умерла частичка моей души.
Мои поклонники - удивительно наивные люди. Толщина их кошелька давала им шанс получить в дар мою улыбку. Они были довольны. Один богатый нефтяник предложил отметить мои 22 года по-королевски - устроить бал-маскарад. Я сразу загорелась этой идеей, ибо отвлечь меня от безумия могло лишь другое безумие. Взрослые люди, импозантные мужчины и умудрённые своим женским опытом дамы веселились, кто как умел. За маской никто не осудит тебя, ибо на самом маска. Я надела чёрное атласное платье с открытыми плечами и венецианскую маску. Пусть хотя бы она покажет другим, что мне весело. Весь вечер вокруг меня стоит чуть заметный шёпот. Когда кто-то смелеет, он подходит ко мне, делает скромный реверанс и бормочет какой-то невнятный комплимент. Я чуть опустить голову, сделать книксен и улыбаться-улыбаться-улыбаться! Пока ещё могу, пока ещё звезда моей славы не закатилась за горизонт. Но следующий незнакомец был не таким, как другие. Его маска закрывала лишь половина лица, как в книге Гастона Леруа. Он поклонился мне, чуть приподнял цилиндр и вложил мне в руку белоснежную визитку. Откланялся и ушёл. Я перевернула карточку и увидела, что там выбито лишь одно предложение: "304, третий этаж". Однажды, когда мы с Лили валялись так же вальяжно в постели, она говорила мне, что и я ещё встречу мужчину своей мечты, который заставит вновь поверить в то, что любящее сердце и руки существуют. Но это исключение, подтверждающее правило. У меня забилось сердце. Я чувствовала, как оно ударяется об рёбра, пытаясь выбраться наружу, глотнуть свежего воздуха. Мне стало жарко. Я подняла подол своего платья и устремилась вверх по лестнице. Где-то между первым и вторым этажом я потеряла свои туфли, но это лишь подстегнуло меня бежать быстрее. Вот она, комната 304. Сейчас здесь будет твориться судьба.
Свет сюда не проникал. На столе - одинокая настольная лампа, рядом с ней - листок бумаги и ручка. Я была в бешенстве оттого, что кто-то играет со мной в какую-то жуткую и несмешную игру. Я схватила листок, на котором красивым почерком было выведено лишь одно. Мои глаза округлились, когда я поняла, что за моей спиной стоит тот самый незнакомец. В полутьме номера он всё так же поклонился мне, приподняв цилиндр. За его спиной я заметила ещё одну тень - в точно таком же цилиндре и в маске, закрывающей половина лица. И усики. Но эти губы я узнаю, пускай даже мне выколют глаза. Лили.
- "Вот видишь, я же тебе обещала. Это Давид, не смущайся его. Он не скажет тебе ни единого слова, даже если захочет. Он немой."
Давид смущённо потупил взор и уставился в пол.
- "Я не хотела портить сюрприз. Я хотела видеть, что ты меня действительно ждала. Мне столько нужно тебе сказать. Но для начала я должна разобраться с тем, что мучило меня долгие годы. Я больше не боюсь."
С этими словами он подошла к двери и закрыла её на ключ.
- Давид, спасибо тебе.
Лили нанесла ему один короткий удар по голове. Давид за секунду обмяк и повалился на пол. Спустя полчаса всё было готово к воссоединению. Два любящих сердца встретились, чтобы навсегда порвать с прошлым. Непутёвый бойфренд испуганно смотрел на своих мучительниц. Он знал, что его судьба уже предрешена. Лили ему рассказала всё то, через что ей пришлось пройти в детстве. Но, видимо, есть такие дороги, думал он сейчас, с которых уже не суждено свернуть. Давид пытался кричать, но лишь теперь он понял, почему она выбрала именно его - не за красоту, который он особо не блистал, не за заботу, а за то, что ничто в этом мире не могло развязать ему язык. Идеальная жертва, чтобы излечить своей кровью сломанную душу. Ни звука. Никто не узнает. Его не найдут. Мы не выдадим друг друга. Я знала, что после сегодняшней ночи мы оставим друг друга навсегда. Больше никогда я не почувствую её холодного языка внутри себя, её нежных ладоней на своей груди, её отрывистого шёпота возле моего уха, который убеждает меня в том, что всё будет хорошо. Давид не издал ни единого звука, когда мы насиловали его. Лили предусмотрительно прихватила с собой пузырёк виагры. Мы чувствовали то, чего нас лишили в далёком детстве - силу, собственное достоинство, власть и желание. Одним движением лезвия сердце Давида перестало биться. Мы сидели с Лили напротив окна, где медленно начиналась заря. Моя голова покоилась у неё на плече, я вдыхала аромат её волос и старалась запомнить это удивительно чувство, когда ты кому-то нужен. Тело Давида медленно остывало, поэтому мы не стали портить его покой. Надев маски, одинаковые костюмы и цилиндры, мы вышли из отеля, поклонились друг другу, чуть приподняв цилиндр. Я пошла на север, а Лили отправилась на юг. Чем дальше я уезжала, тем холоднее мне становилось снаружи, но теплее внутри. Лили же подарила своё тело солнцу, но душа её пребывала по толстым слоем снега. Она была свободна, а я... я...
@темы: Творчество
Вопреки своему сценическому образу, они очень позитивные ребята, охочие до поболтать. Жаль, что времени на интервью было выделено так мало.
