Псих ненормальный! (с) Харуки Мураками "Дэнс Дэнс Дэнс"
Пребывая в порыве навязчивой предосенней ностальжи, мне почему-то вспомнилась одна история.
Находясь под влияним пубертатной лихорадки (расшифруйте уж термин сами...), я, упорно прячась от зоркого ока районвоенкомата, пребывал в райском местечке где-то в восмидесяти километрах от столицы. Я был трагиком, для которого каждая минута жизни на белом свете - мука, ужасная боль, ожидание скорой погибели и агония в одном флаконе. Собственно, как и для многих... Для того, чтобы доказать свой придуманный диагноз, нужно было уметь предсказывать каждый свой ход наперед, знать, что говорить, чтобы потом твоя же собственная реплика не встала тебе поперёк горла на свидании у хирурга. И самое главное, что это не была больница. Это был маленький оплот бунтарства, где даже врачи (нянечки, медсестры, уборщицы и прочий персонал) могли позволить себе какую-нибудь глупость, пускай даже за неё им пришлось бы отвечать по свей строгости местных законов. Образ высшей инквизиции являл собою самый карикатурный врач, которого я только видел в жизни. Валерий Адамович носил старый зашарпанный халат, а на его носу постоянно сидели очки невиданной доселе инженерной мысли. Он картавил, пытался уследить за порядком и грозился изгнать из заведения любого (не забывайте, действие происходит в больнице санаторного типа), кого он наградит хотя бы тремя предупреждениями. Это была бесполезная война. Большая часть этажа была населена непризнанными мастерами сцены и разговорного жанра, поэтому никто не удосужился получить хотя бы второй выговор. По ночам мы лазали в палату к девчонкам, стреляли у медсестер сигареты и всячески дебоширили. А производство собственного самогона, имея на руках лишь пустую пластиковую бутылку, банку малинового варения и желание напиться, уже давно стало притчей во языцех. Трудно поверить в то, что люди, которые передвигались (делали вид) исключительно на костылях, исчезали во тьме подчас быстрее, чем самый натасканный ниндзя. Когда пробивали отбой (десять часов вечера), все стайками разбредались по своим палатам и начинали сплетничать. А нам же скучно сидеть лишь в мужском компании, тем более в шестнадцать неполных лет. Стараясь слиться с мебелью, мы перебирались в женские палаты. Визг. Он действует подобно сигнализации, на которую в считанные секунды слетались все врачи в радиусе двадцати метров. И эти отнюдь не гламурные личности с костылями(!), в повязках(!), хромающие сразу на обе(!) ноги проявляли недюженную прыткость, запрыгивали на полутораметровый шкаф(!), кто-то прятался за дверью, а еще пять человек - стрелой кидались под женские кровати. Страшный-врач-с идиотской-оправой опять уходил ни с чем, для вида просканировав комнату на наличие инородных тел. Бесполезно, куда ему угнаться за калеками...
Но самое теплое воспоминание у меня связано с одним маленьким мальчиком. Звали его Родион (для друзей - Родик), который скорее всего был единственным настоящим больным на всем этаже. Ему было всего семь, а у него уже был сломан позвоночник, и он каждый раз опирался на свои костыли. Меня тогда поразила его стойкость духа, его доброжелательность и желание быть как все, без скидки на его печальный недуг. Нам было пятнадцать, а ему - семь, и он кормил нас конфетами и печением, которые ему привозила его мама. Думая об этом сейчас, мне хочется расплакаться. Такой силы воли, как у него, возможно, не было ни у кого из нас тогдашних. Я не уверен, что она есть у нас и сегодня. Целыми днями он пропадал в нашей палате. Ему не было интересно его детское отделение этажом ниже. Он приходил к нам, и я учил его правильно произносить слова и игре в шахматы. И, черт возьми, один раз он меня даже обыграл! Он смеялся и радовался, что смог обыграть в эту сложную и непонятную ему поначалу игру такого взрослого дядьку, как я. Его проблемой было то, что после аварии он никак не мог произнести некоторые слова. Полтора месяца я пытался научить его правильно произносить слово "динозавр". Но вместо "в" он всегда выговаривал "б", из-за чего на свет появлялся чудаковатый зверек по кличке "дизонабр". Но он очень расстраивался, когда его попытки не венчались успехом. Он всем сердцем хотел учиться и быть таким же, как и все - подвижным, юрким бесенком, которому в его возрасте хотелось лишь одного - играть и бегать. Но последнего он был лишен по чьей-то злой "милости". Когда я покидал сей обитель, я приобрел огромное количество верных друзей и подруг, которые, к сожалению, расстерялись и разъехались кто куда. Сегодня я отчетливо помню лишь одно: я собираю свои вещи, готовый вот-вот ехать обратно в Москву. Полтора месяца - не срок; некоторые провели в больнице уже больше года, поэтому я не считал свою участь печальнее у других. Родион подошёл ко мне, обнял и громко и заливисто произнес:"ДИНОЗАВР!"
The Cure - The Last Day Of Summer
Находясь под влияним пубертатной лихорадки (расшифруйте уж термин сами...), я, упорно прячась от зоркого ока районвоенкомата, пребывал в райском местечке где-то в восмидесяти километрах от столицы. Я был трагиком, для которого каждая минута жизни на белом свете - мука, ужасная боль, ожидание скорой погибели и агония в одном флаконе. Собственно, как и для многих... Для того, чтобы доказать свой придуманный диагноз, нужно было уметь предсказывать каждый свой ход наперед, знать, что говорить, чтобы потом твоя же собственная реплика не встала тебе поперёк горла на свидании у хирурга. И самое главное, что это не была больница. Это был маленький оплот бунтарства, где даже врачи (нянечки, медсестры, уборщицы и прочий персонал) могли позволить себе какую-нибудь глупость, пускай даже за неё им пришлось бы отвечать по свей строгости местных законов. Образ высшей инквизиции являл собою самый карикатурный врач, которого я только видел в жизни. Валерий Адамович носил старый зашарпанный халат, а на его носу постоянно сидели очки невиданной доселе инженерной мысли. Он картавил, пытался уследить за порядком и грозился изгнать из заведения любого (не забывайте, действие происходит в больнице санаторного типа), кого он наградит хотя бы тремя предупреждениями. Это была бесполезная война. Большая часть этажа была населена непризнанными мастерами сцены и разговорного жанра, поэтому никто не удосужился получить хотя бы второй выговор. По ночам мы лазали в палату к девчонкам, стреляли у медсестер сигареты и всячески дебоширили. А производство собственного самогона, имея на руках лишь пустую пластиковую бутылку, банку малинового варения и желание напиться, уже давно стало притчей во языцех. Трудно поверить в то, что люди, которые передвигались (делали вид) исключительно на костылях, исчезали во тьме подчас быстрее, чем самый натасканный ниндзя. Когда пробивали отбой (десять часов вечера), все стайками разбредались по своим палатам и начинали сплетничать. А нам же скучно сидеть лишь в мужском компании, тем более в шестнадцать неполных лет. Стараясь слиться с мебелью, мы перебирались в женские палаты. Визг. Он действует подобно сигнализации, на которую в считанные секунды слетались все врачи в радиусе двадцати метров. И эти отнюдь не гламурные личности с костылями(!), в повязках(!), хромающие сразу на обе(!) ноги проявляли недюженную прыткость, запрыгивали на полутораметровый шкаф(!), кто-то прятался за дверью, а еще пять человек - стрелой кидались под женские кровати. Страшный-врач-с идиотской-оправой опять уходил ни с чем, для вида просканировав комнату на наличие инородных тел. Бесполезно, куда ему угнаться за калеками...
Но самое теплое воспоминание у меня связано с одним маленьким мальчиком. Звали его Родион (для друзей - Родик), который скорее всего был единственным настоящим больным на всем этаже. Ему было всего семь, а у него уже был сломан позвоночник, и он каждый раз опирался на свои костыли. Меня тогда поразила его стойкость духа, его доброжелательность и желание быть как все, без скидки на его печальный недуг. Нам было пятнадцать, а ему - семь, и он кормил нас конфетами и печением, которые ему привозила его мама. Думая об этом сейчас, мне хочется расплакаться. Такой силы воли, как у него, возможно, не было ни у кого из нас тогдашних. Я не уверен, что она есть у нас и сегодня. Целыми днями он пропадал в нашей палате. Ему не было интересно его детское отделение этажом ниже. Он приходил к нам, и я учил его правильно произносить слова и игре в шахматы. И, черт возьми, один раз он меня даже обыграл! Он смеялся и радовался, что смог обыграть в эту сложную и непонятную ему поначалу игру такого взрослого дядьку, как я. Его проблемой было то, что после аварии он никак не мог произнести некоторые слова. Полтора месяца я пытался научить его правильно произносить слово "динозавр". Но вместо "в" он всегда выговаривал "б", из-за чего на свет появлялся чудаковатый зверек по кличке "дизонабр". Но он очень расстраивался, когда его попытки не венчались успехом. Он всем сердцем хотел учиться и быть таким же, как и все - подвижным, юрким бесенком, которому в его возрасте хотелось лишь одного - играть и бегать. Но последнего он был лишен по чьей-то злой "милости". Когда я покидал сей обитель, я приобрел огромное количество верных друзей и подруг, которые, к сожалению, расстерялись и разъехались кто куда. Сегодня я отчетливо помню лишь одно: я собираю свои вещи, готовый вот-вот ехать обратно в Москву. Полтора месяца - не срок; некоторые провели в больнице уже больше года, поэтому я не считал свою участь печальнее у других. Родион подошёл ко мне, обнял и громко и заливисто произнес:"ДИНОЗАВР!"
The Cure - The Last Day Of Summer
-
-
30.08.2005 в 02:33-
-
30.08.2005 в 04:25Некий человек написал следующее.
Существует две разновидности характера: внешняя и внутренняя, и человек, у которого недостает одной или другой, ничего не стоит. Это, к примеру, как лезвие меча, которое следует хорошо заточить и затем вложить в ножны, време от времени вынимая из них, как бы готовясь в схватке, вытирая лезвие и затем снова вкладывая его в ножны.
Если меч постоянно обнажен, то человек станет размахивать им; люди побоятся к нему приближаться, и у него не будет союзников.
Если меч постоянно находится в ножнах, он заржавеет, лезвие затупится, и люди будут соответствующего мнения о его владельце.
Когда Ямамото Китидзаэмону было пять лето, его отец Дзинэмон приказал ему зарубить собаку, а в возрасте пятнадцати лет его заставили казнить преступника. Раньше всем молодым людям, по достижении четырнадцати или пятнадцати лет, обязательно приказывали участвовать в казни. Когда господин Кацусигэ быд молод, господин Наосигэ приказал ему практиковаться в умерщвлении с помощью меча. Говорят, что тогда ему пришлось отсечь головы более чем десяти преступникам подряд.
Долгое время такая практика была очень распространена, особено среди высших сословий, но сегодня в казнях не участвуют даже дети из низших сословий, и это исключительный недосмотр. Сказать, что человек может обойтись и без этого, или что нет никакой заслуги в том, чтобы убить приговоренного к смерти, - значит искать оправданий. Получается, что если у человека слабый воинский дух, то ему не остаётся ничего иног как следить за красотой ногтей и ухаживать за собственной внешностью?
Если заглянуть в душу человеку, которому неприятны подобные вещи, то можно увидеть, что он использует весь свой изворотлиый ум, пытаясь найти оправдание своему нежеланию убивать, в основе которого лежит обычное малодушие. Но Наосигэ приказывал своему сыну рубить головы, потому что так нужно.
В прошлом году я ездил на место казни в Касэ, для того чтобы испытать себя в обезглавливании, и испытал исключительно хорошие ощущения. Думать, что это может повредить твоему душевному равновесию - признак малодушия.